Это переход на уголовные позиции. Кстати считаю, что бойцы ЧВК «Вагнер» продолжают играть важную символическую роль в войне даже несмотря на то, что их прямое значение после взятия Соледара снизилась. Многие указывали, что в России установился криминальный режим, имея в виду разрушение правового поля и тотальное воровство. Новостью же в том, что у государства жуликов и воров появилась гвардия насильников и убийц. Это переход от ворюг к кровопийцам.
Табу на войну
Важно не терять границу инновации. Ее легко потерять, потому что раньше такое тоже бывало. Государства воевали, города рушились, военные убивали друг друга и мирное население. Кто-то побеждал, по прошествии некоторого времени становилось трудно сказать, чего он этим добивался, и начинали воевать заново. Круговорот войны в истории, и в Путине нет ничего нового.
Но это – неверная точка зрения: кроме того, что в истории что-то повторяется, в ней есть и развитие, иногда называемое прогрессом. Зарезать соседа из сильной неприязни к нему когда-то считалось естественной формой социального поведения, потом стало обставляться массой формальностей в виде дуэльных кодексов, а потом вообще превратилось в уголовку – прогресс. После Второй мировой взгляд маргиналов : война – это не выход – превратился во всеобщее убеждение.
Поэтому историческая роль Путина видится в том, что ему удалось добиться исчезновения прогрессистских убеждений в русском народе, хотя казалось, что максима «лишь бы не было войны» принадлежит к числу трудноиспаряемых. Испарилась; теперь меж экспертов распространилось убеждение, что граждане РФ в подавляющем большинстве войну с Украиной одобряют и хотели бы завершить ее по возможности славной победой.
Табу на войну снято.
Есть два объяснения, как это случилось. Одно предполагает, что это следствие народного отупения, поскольку людям сказали, что это не война, а они и поверили. Другое – что это следствие народного озверения, ощущения несправедливости жизни в целом, наступившего от приватизации 1990-х: люди считают, что их ограбили, и вопрос только в том, кто. Путин направил их раздражение в ту сторону, что ограбил их Запад, разваливший СССР, где у людей все было. Возможна и комбинация того и другого объяснения.
Социологи признают, что 93% респондентов отказываются с ними разговаривать, из 7% оставшихся 80% (то есть 5,6%) за войну, но как-то они убедили себя и многих вокруг, что среди отказывающихся отвечать сохраняется примерно та же пропорция. Важно не то, что они так считают, – без этого убеждения их деятельность лишилась бы осмысленных оснований, – а то, что им более или менее все верят.
Или русский народ войну одобряет, или по крайней мере все уверены, что он так делает – особой разницы нет.
Табу на революцию
Во Второй мировой Россия потеряла около 30 млн человек, в революцию и Гражданскую войну примерно 15 млн плюс 2 млн эмиграции. Сравнимые цифры. У русского народа по итогам ХХ века возникло два табу – война и революция. Некоторые полагают: эти табу привели к тому, что Советский Союз закончил свои дни сравнительно мирным путем. Массовое неприятие массового насилия привело к тому, что большой войны тех, кто сегодня осуществил реставрацию империи в путинском государстве, с теми, кому она была поперек горла, тогда не случилось.
Путин снял табу на войну, дело очевидное. Поразительным образом оказывается, что он снял табу и на революцию. Среди людей доброй воли, размышляющих о «после Путина» – западников, либералов, гуманистов – революция теперь – это точка консенсуса.
Отношение к ней может быть все же различным. Для Владимира Пастухова революция – это скорее неизбежное зло, а для Михаила Ходорковского или Гарри Каспарова – эффективное политическое действие. Но то, что именно она определяет ближайшее будущее, – едва что не осенью, после будущей неудачи весеннего путинского наступления — тут все уверены.
Раньше революция трактовалась довольно широко. Скажем, верхушечный переворот, когда Путину сворачивают шею его же соратники, чтобы потом либо свернуть шею друг другу, либо перейти к коллективному правлению, тоже рассматривался как революция. А теперь не так.
Путина принято трактовать как пародийную реинкарнацию Сталина. Для русской оппозиции центральной фигурой стал Ленин, хотя кандидат на его воплощение покамест еще не определился – идет примерка. Мне кажется, когда Навальный решил лететь в Россию, на него буквально действовал опыт возвращения Ленина из Германии, а Троцкого из Америки в 1917 году (и это же определило действия Путина, когда тот решил, что к нему едет революция) – иначе объяснить стратегию его возвращения я не могу.
В книге Ходорковского «Как убить дракона» тактика революционного восстания у Ленина изучается буквально, вплоть до практических рекомендаций, как и где комбинировать мирные демонстрации граждан с действиями боевиков («сознательных рабочих» у Ленина), как захватывать телеграф, телефон, мосты, и что могло бы им соответствовать в сегодняшних реалиях.
Ленин объясним по двум причинам. Во-первых, это надежда на историческую аналогию. Никакого желания восставать у масс не наблюдается. Никакого раскола элит, несмотря на жуткий удар, который Путин нанес войной по элитарным интересам, тоже не просматривается. Низы хотят, а верхи могут, и это грустно. Но ровно то же самое наблюдалось в России в 1914 году, когда абсолютное большинство населения поддерживало Николая II и ненавидело немцев.
А развязка произошла через три года. Ждать осталось недолго, и нужно быть во всеоружии. Во-вторых, это успешный кейс насильственной смены власти в российской истории. Естественно изучать его поподробнее, вплоть до захвата мостов.
Вопрос, однако, в том, можно ли считать этот кейс вполне успешным – все ж таки 15 млн погибших, не комильфо. При том уровне социальной ненависти, который накопился в России, том количестве силовиков, которых Путин развел, том количестве кандидатов на люстрацию, которое сегодня планирует оппозиция, том уровне противоречий, который возник между различными регионами страны, вряд ли можно рассчитывать на то, что революция произойдет совсем уж бескровно. Что интересно, вопрос, как сделать ее менее кровавой, и не обсуждается. В проекте свержения режима KPI на допустимое количество жертв отсутствует. Табу на революцию снято. Интересно, насколько такая революция может быть путем в постиндустриальный мир обмена по принципу «win-win», откуда Путин увел Россию военным путем.
Дивный новый мир
В той игре, правила которой установились в мире сегодня – свободная конкуренция в глобальной экономике – у России шансов выиграть нет. В международном разделении труда она не в состоянии произвести ничего, что было бы кому-нибудь нужно, может только искапывать свои ископаемые, а их важность в игре снижается – производитель каких-то компьютерных игрушек и приставок начинает стоить больше, чем «Газпром».
Так жить неинтересно. Надо вернуться туда, где «война есть продолжение политики иными средствами», то есть: солидное, респектабельное действие. Там будет важно не то, что у нас мало населения и крошечная доля в мировой экономике, а то, что у нас самая большая территория и ядерное оружие. Но чтобы быть на коне, нужен не только конь, но и где на нем ездить. Стратегия архаизации осмыслена настолько, насколько она общая с противником.
Холодную войну можно рассматривать как явление прогресса в сравнении с горячей. Во-первых, меньше убивают. Во-вторых, возникает не очень четкое, но все-таки разделение позиций людей и государств. Государства наводят взаимный холод, но придерживаются той точки зрения, что граждане государства-противника, если они не поддерживают свое государства в его человеконенавистнических намерениях, не являются врагами. И даже, некоторым образом, наоборот. С переходом войны в горячую фазу эти тонкости теряются как малосущественные.
Тут вот в Москве закрыли Сахаровский центр -- не повод для радости. Интересно, могли бы сегодня поддержать Андрея Дмитриевича Сахарова страны Балтии или Польша (даже учитывая, сколько он сделал для диссидентского движения в этих странах), имея ввиду его роль в создании советской водородной бомбы? Переживают ли они по поводу ликвидации Московской Хельсинской группы, имея в виду специфику отношений Людмилы Михайловны Алексеевой с Путиным?
Говорят, они имеют право ненавидеть русских. Имеют, но вряд ли русские способны испытывать к ним за это симпатию. Начиналось с идеалов современного мира, где нет места национализму, расизму и другому репрессированию по принадлежности к группе. В настоящий момент гражданин РФ является врагом Запада по месту рождения. В отношении него возможны разнообразные репрессии – конфискация имущества, ограничение на работу, депортация, оставление в ситуации опасности для жизни (отказ принимать бегущих от мобилизации) – и все это хорошо, правильно и морально. Можно, конечно, доказать, что это не имеет никакого отношения к европейским идеалам толерантности, только толерантности от этого не прибавиться. Архаизация разъедает ее изнутри.
Это возвращение к тому идеалу национального государства, который сложился в период между двумя мировыми войнами. Тогда государства стали народными – коммунистическими, фашистскими, либеральными – то есть получилось, что воюют не вожди, а народы. Во время войны американцы собрали всех живущих в штатах эмигрантов из Японии и на три года поместили их в лагеря. Если государства враги, то враги все граждане этих государств, человека без государства быть не может. Если люди не свергли своего диктатора, значит они его сообщники. Репрессии опять высокоморальны – таким образом ты борешься за победу своей страны. Я не о праве политиков и граждан разных государств возвращаться к этой архаике, кто ж им запретит. Я о создании того поля, в котором Путин на коне.
Самое интересное сегодня – это вопрос об инерции современности. Архаизация прямо противоположна сложившемуся после второй мировой войны вектору развития, однако вопрос о том, насколько мощной является инерция движения по этому вектору, остается открытым. Если достаточно мощной, то все это – и война, и революция, и народная взаимоненависть – окажутся мимолетными фантомами архаического сознания. Но пока кажется, что сомнения в этом уместны.
