Санкции санкциями, но Россия завалена западными товарами так, что склады заполнены и надо как-то ускорять сбыт (надежда на похоронные деньги). Санкции санкциями, но по итогам 2022 года из России вывезено 250 млрд долларов, и как-то они за границей разместились, а доходы от экспорта нефти и газа составили 384 млрд долларов (рекорд за все постсоветское время) — и как-то нам их заплатили. Оказалось, глобальный мир по частям не режется.
Почему это так, вопрос спорный, некоторые считают, что надо резать тщательнее, некоторые полагают экономику явлением органическим и исходят из того, что вода дырочку найдет. Скажу, что я придерживаюсь второй точки зрения; и более того, эта органика мне в высшей степени симпатична. Однако в чем нельзя сомневаться — что разрезать ее очень старались. Стратегия этих стараний примечательна тем, что каждая сторона полагала, что для противоположной целостность этого явления, органического или рукотворного, столь велика, что угроза разрезания будет для нее ужасом и кошмаром и заставит ее одуматься.
Симметрия презрения
Возьмем Запад.
Европа не сомневалась, что в конечном итоге все угрозы Владимира Путина — это блеф. Это старая либеральная идея: прочность мира обеспечивается не договорами, а интенсивностью хозяйственных связей между странами, торговать выгоднее, чем воевать. Российский энергетический комплекс завязан на европейский рынок. Россия импортирует все товары, от машин до трусов, она не сможет от этого отказаться никогда. Виллы, яхты и счета — вот гарантия вменяемости российской элиты. Глубокое презрение к жуликам и ворам, захватившим власть в России, уверенность в их полной растворенности в мире материальных благ — вот что было основой западной уверенности в том, что война невозможна. Пусть путинские танки сколько угодно катаются вдоль границы, переезжать ее они никогда не станут.
Когда они ее переехали, в ответ ударили из всех орудий. Виллы, яхты и счета арестовали. Сообщения о бегстве из России западных торговых марок звучали с частотой артиллерийских залпов. На то, чтобы отказаться от российских энергоресурсов, были потрачены колоссальные усилия, и поскольку Россия в свою очередь тратила огромные усилия на, чтобы сломить волю европейцев путем сокращения им поставок этих ресурсов, мы так до сих и не понимаем, кто взорвал «Северный поток». Сейчас принято считать, что это была совместная российско-украинская диверсионная группа. Но все это не произвело на Россию — ни на граждан, ни на чиновников, ни на бизнес — никакого впечатления. Что яхта? Умрешь — с собой не возьмешь.
Возьмем теперь Россию.
Она думала симметричным образом. Она исходила из того, что Запад слишком ценит благополучие и комфорт, богатство и безопасность, чтобы пожертвовать чем-либо из этого для защиты Украины. По сути это то же убеждение, что и у Запада относительно России с поправкой на то, что они про нас думают, что у нас олигархия, и уповают на жадность отдельных людей, отбирая яхты, а мы про них думаем, что у них демократия и уповаем на жадность рядового избирателя, увеличивая его счет за отопление. Глубокое презрение к западному обывателю, полностью погрязшего в мире материального уюта — вот что было основой уверенности России в том, что Запад в войну не вступит, а без него Украина сопротивляться не в состоянии. Как выяснилось, и этот расчет не стоил ровным счетом ничего.
Деньги — это ни о чем
Носитель среднепросвещенного российского сознания сегодня характеризуется невероятным сочетанием проницательности и тупости. Проницательности потому, что за каждым действием он мгновенно провидит денежный интерес. Тупости потому, что любую человеческую мотивацию он сводит к деньгам. Это полагается настолько самоочевидным, что даже не подлежит обсуждению.
Почему Алексей Венедиктов поддерживал электронное голосование на выборах в Москве? Ну это же ясно — потому что он получил от Собянина деньги на журнал «Мой район». Почему Леонид Волков подписал письмо о снятии санкций против Михаила Фридмана? Ну это же ясно — он или получал или получает или надеется получить Фридмана от денег.
Это уютный, безопасный и предсказуемый мир, позволяющий при объяснении поступков любого другого ощущать себя несравненно более порядочным и умным, чем он. И вдруг выяснилось, что деньги значат так мало, что объяснить с их помощью катастрофу оказывается невозможно. На них попросту наплевали и с той, и с другой стороны. Не знаю, как с покупательной способностью, но объяснительная сила денег упала до нуля.
Это тревожно и хочется принять интеллектуальные меры, чтобы ее защитить. Ходом, позволяющим это сделать, является идея власти. Путин начал агрессию против Украины потому, что хотел защитить свою власть, а власть в России неразрывно связана с деньгами, ergo война для того, чтобы защитить деньги Путина.
Это, однако, отправляет нас в болото несообразностей. Власти Путина ничего не угрожало ни в 2022 году, ни в 2014, когда он прихватил Крым, ни в 2008 году, когда он воевал с Грузией — я бы сказал ни разу на его пути эскалации конфликта с Западом. Если бы российское телевидение поливало аудиторию пропагандой с той же интенсивностью, с которой оно делает это сейчас, популярность Путина не падала бы в иные моменты до 60% поддержки, а стойко держалась на отметке 90% без потери яхт, вилл и счетов. А ведь 60% хватает за глаза и остальные 30% набираются исключительно для плезиру.
Наоборот, война — это то, что реально угрожает власти Путина. Даже если он победит, есть вероятность, что победу не признают и санкций не снимут, пока он не уйдет, так что для окончательной победы он должен будет уйти. Вопрос в том, уйдет ли он победителем или нет, важен и для него, и для его противников, но вряд ли можно затеять такую комбинацию для сохранения власти. Мысль же о том, что Путину нужна власть, чтобы защитить свои деньги, и вовсе нелепа. Пока он у власти, он может пользоваться деньгами других в неограниченном количестве, но не может пользоваться своими, даже если они у его есть. Зачем бы они были ему нужны, кроме того, чтобы согревать наши представления, что все что делается, делается ради денег? Если же замысел в том, чтобы пользоваться деньгами после ухода от власти, то тогда чего стоит тезис о сохранении власти ради денег? Если не считать его безумным финансовым фетишистом, который копит деньги, чтобы купаться в них по вечерам в бассейне, тезис о власти ради денег выглядит логически несообразным.
Жажда признания
Сочетание тупости с проницательностью не позволяет нам сколько-нибудь всерьез относится к тем мотивациям, которые акторы сами признают за собой, сколько раз бы они это не повторяли. Однако полезно иметь ввиду историю этих повторений. До 2007 года, до Мюнхенской речи Путина, никакой конфронтации с Западом у Путина не было. Россия была погружена в органику глобального мира и спокойно жирела в этом питательном бульоне. Далее все изменилось и потом уже не менялось ни разу. С этого момента Путин всегда повторяет одно и то же, бесконечно повторяет и расцвечивает свои обиды на Запад и сочиняет угрозы, которые могут от него случится.
Не будет ли уместным предположить, что с Путиным случилось переосознание себя, что это точка рефлексии, восхождение к своей миссии, которое вырывает из мира материального благополучия и даже отчасти заставляет им пожертвовать?
Он, собственно, говорит об этом открытым текстом, можно сказать, кричит на каждом углу, но мы как-то предпочитаем этого не слышать. С одной стороны, это какая-то чисто идеалистическая мотивация, и не вериться, что она может быть настолько злобна и убога. С другой, — мы в последние лет сто не то что бы особенно преуспели в понимании идеалистических мотиваций, полагая, что на самом деле их не существует, а есть только материальный интерес. Для осмысления этого не находится приличного современного интеллектуального аппарата, так что лучше уж и не думать. Единственная известная мне традиция — это гегельянство, но она какая-то маргинальная. Правда она получила некоторое развитие в современной политологии в лице Френсиса Фукуямы, но его все обсмеяли в связи с «концом истории», который заставил себя ждать.
Тем не менее, именно гегелевская «жажда признания» объясняет точку рефлексии Путина лучше, чем что-либо другое. «Лишь благодаря войне существует признание», — пишет Гегель. Трудно не согласится с Фукуямой: «Причина вернуться к Гегелю состоит в том, что понимание истории как „борьбы за признание“ на самом деле весьма полезно и дает новую точку зрения на современный мир».
Мы, жители либерально-демократических стран, настолько привыкли искать причины потока событий только в экономике, сами настолько обуржуазились в своём восприятии, что нас весьма удивляет, когда удается заметить, насколько полностью не экономической является почти вся политическая жизнь. У нас даже не хватает общего словаря, чтобы говорить о гордой и напористой стороне человеческой натуры, которая и лежит в основе почти всех войн и политических конфликтов». И далее, развивая Гегеля: «Жажда признания и сопутствующие ей эмоции гнева, стыда и гордости — это важнейшие для политической жизни характеристики».
Согласно Гегелю, именно они и движут исторический процесс. Желание человека получить признание своего достоинства с самого начала истории вело его в кровавые смертельные битвы за престиж, продолжает философ, а после битв человеческое общество разделилось на класс господ, готовых рисковать своей жизнью, и класс рабов, которые уступали естественному страху».
Нужно суперэго
По Фукуяме, конец истории наступает постольку, поскольку либеральная модель всех граждан делает принципиально равными, никто не относится к классу рабов и не должен бросать на кон свою жизнь, чтобы доказать свое равенство с господами. Однако стоит заметить, что человеку присуща не только жажда равенства, но и жажда первенства — сочетание равенства и первенства и составляет противоречивый комплекс признания. Не за деньги и не за ресурсы, не за территории и не за власть ведет войну Путин. Именно поэтому так трудно сформулировать цели войны и критерии победы. В конечном счете он всем этим готов пожертвовать, даже властью, если он победит и останется в истории как победитель Запада. Владимир Путин воюет, чтобы Запад признал его равным, а в чем равенство выразится — это обсуждаемо.
Гегелевская модель сильна тем, что она абстрактна — война идет за признание, не за какое-либо его проявление или последствие, но за признание вообще. Этим же и слаба, поскольку не совсем понятно, в чем оно должно проявиться и по какому пути пойти. Оставляя в стороне теоретический вопрос о связи фрейдизма с гегельянством, замечу, что история, общество, образование, обстоятельства активно работают над тем, что у вас заложено в «жажду признания», в «суперэго», что вы считаете достойным и как будете восходить к себе. Думаю, что когда Путин оказался, так сказать, в точке рефлексии, то основание для признания он нашел для себя в идеале офицера КГБ своей молодости, для которого вечное сражение с Западом было фундаментальным основанием самоуважения. И тут важно, что сражение должно быть вечным, потому что пока есть сражение, есть и признание.
Отношение Запада к войне с Путиным сложнее, Западу для самоутверждения Путин не был нужен, да собственно и западная стратегия в войне — тщательно уходить от прямого столкновения с Путиным — выстроена на том, чтобы не признавать его равным себе противником. Тем не менее, какое-то сходство с той ситуацией, когда давно не актуальные обстоятельства становятся основанием для выбора стратегии самоутверждения, проявляются и тут. Запад трактует Путина как нового Гитлера и соответственно считает единственно достойным поведением сплочение в антигитлеровскую коалицию. Все предшествующие переговоры с Путиным он считает аналогом мюнхенского сговора и лишь модель бескомпромиссного коллективного противостояния агрессору считает поведением достойным свободного человека, а не раба, ценящего благосостояние дороже чести. Признание Путина равным означает, что авторитаризм, несменяемость власти, отсутствие прав и свобод, насилие в отношении граждан и использование государства как инструмента обогащения равноправно с европейской либеральной демократией, что это другой, но равноправный способ устройства общества и государства. Это невозможно и отвратительно. Ответом может быть только «смертельная битва за престиж».
Чтобы остановить войну, необходимо какое-то другое «сурперэго», которое разделяли бы обе стороны. Особенность существующих — в том, что они целиком принадлежат прошлому, мы живем в ситуации довольно-таки сюрреалистического сражения антигитлеровской коалиции с брежневским КГБ. Если появляется инстанция, оценивающая положение из перспективы будущего, это сражение если не теряет смысл, то существенно его меняет. Война с прошлым носит бескомпромиссный характер, потому что его легко мысленно отменить — ведь в реальности его нет, это чистая идея.
Но в будущем ни Россию, ни Запад отменить нельзя — они все равно будут. Нужна высшая сила с идеей будущего, имеющая статус сверх-Я — например, Бог или народ. Кстати, и у того, и у другого в реальности есть агенты, так что это можно организовать — нужна только воля.
