В России нет никаких сил, которые готовы были бы заняться государственным переворотом. Ставка на поражение Владимира Путина в войне остается для оппозиции центральной. Зимнее наступление России на Украину провалилось, мы в ожидании весеннего наступления Украины на Россию. Некоторые полагают, что оно приведет к поражению России в войне и миру на условиях более или менее близких к капитуляции. Это будет уж такой удар по режиму, что Путина свергнут, он отправится в Гаагу, и возникнет та или иная конфигурация России будущего, где выйдут на волю все политзаключенные и куда смогут вернутся все эмигранты, которые этого еще захотят.
Не царь и не Саддам
Но вопрос в том, насколько ставка на свержение Путина после победы является актуальной для Запада, поскольку ему, собственно, и предстоит его свергать. Тут стоит учитывать, что режим не всегда меняется в результате военного поражения и даже напротив. Агрессия Ирака против Ирана длилась 8 лет (1980-1988), была вызвана надеждами Саддама Хусейна на ослабление Ирана после революции, стоила миллиона жизней с обеих сторон, закончилась ничем, но Саддама вовсе не свергли. Напротив, эта провальная война очень укрепила его власть. Он был казнен только через 18 лет после прямого вторжения американцев, без всякого участия местной оппозиции. Что и понятно, поскольку за время его столь длительного и деятельного правления ее начисто не осталось.
Для России, разумеется, это не пример. Для нас пример – падение царского режима после Первой мировой. Но стоит вспомнить, что порядок действий там был прямо обратный. Сначала оппозиция свергла царя, а потом наступило поражение и Брестский мир. В этом случае интерес немцев в поддержке оппозиции не вызывает сомнений. У нас, однако, такой сценарий не просматривается. Мы верим, что заграница нам поможет, и что интересно, в этом уверен и Путин, и оппозиция.
Теперь, после ордера на его арест со стороны Международного уголовного суда в Гааге, это убеждение подтвердилось. Арестовать его, пока он является президентом невозможно, а суд его желает осудить за военное преступление, следовательно, Запад хочет его свергнуть, чтобы потом арестовать и осудить.
Они не хотят свергать Путина
Правда, это обозначение позиции грешит известным простодушием. Оно игнорирует возможности Путина, не в том смысле, что он может как-либо оспорить справедливость этого решения – это пожалуйста, это никого не интересует, -- а в том, что он может начать злостно уклоняться от ареста. Самый надежный способ уклонения – никогда не уходить с президентского поста. Он, собственно, и раньше не подавал виду, что собирается, но там все же оставались определенные надежды на то, что он, закончив войну, как-то выдохнется и отправится на почетный отдых для разрядки напряженности. Теперь их точно нет, он или президент или подсудимый, что придает его переживанию собственной власти потерянную свежесть и новизну. Уходить больше некуда. Но эти прагматические соображения не стоят выеденного яйца перед лицом высшей справедливости. Важно было явить именно ее, а не руководствоваться мелким расчетом, что сначала, может, стоит свергнуть, а уж потом пытаться привлечь к ответственности.
Русская оппозиция приветствовала выдачу ордера единогласно. Ей свойственно относится к Западу не с точки зрения мелкой прагматики, а именно как к инстанции высшей справедливости. Это было заметно и в матче за снятие санкций с хороших русских, где Алексей Венедиктов нокаутом свалил Леонида Волкова.
Тут интересна не борьба героев, а позиция зала. Все обсуждали, достоин ли Михаил Фридман снятия с него санкций или нет с точки зрения всей его предыдущей жизни, морально-нравственного облика, роли его и ему подобных в судьбе России вообще и в последний год в особенности.
Владислав Иноземцев предлагал санкции снять на том основании, что непонятно, почему они введены против Михаила Фридмана, а вот Алексей Кудрин, куда ближе связанный с Путиным, никаким санкциям не подвергся. Владимир Пастухов говорил, что санкции справедливы тогда, когда они направлены против всех русских, например, их отключение от системы swift или отказ Польши и Прибалтики впускать их несмотря на наличие шенгенских виз – это правильно и способствует покаянию. Персональные санкции его не устраивают не с точки зрения судьбы санкционируемых, а с точки зрения судьбы системы европейского правосудия – они избирательны, внесудебны, и тем самым вносят хаос в общее строение системы справедливости.
Хотя Пастухов такого вывода не делает, но в принципе из таких посылок должно следовать предложение Западу блокировать счета всех эмигрантов из России и лиц с двойным гражданством в любых банках стран коалиции. Перспективы блокировки моего счета меня смущают, но я в общем-то признаю, что с позиций высшей справедливости что-то в идее есть. С другой стороны, нельзя не предположить, что эта мера, как и все предшествующие, русскую прозападную коалицию как-то обескуражат. Может возникнуть подозрение, что Запад не является инстанцией высшей справедливости, а думает что-то свое.
Запад подтвердил все персональные санкции против всех. Он выдал ордер на арест Путина, накрепко связав его с постом президента. Он высылает бегущих от путинского режима обратно в Россию, последовательно ограничивает права и возможности русской эмиграции, более или менее никак не взаимодействует с оказавшимися на Западе русскими политиками. То есть он не ищет сторонников внутри России и из числа эмигрантов, не поддерживает их и не вербует. Нельзя ли это понять в том смысле, что у него нет никакого плана свержения режима Владимира Путина. Победа над ним в Украине – да, свержение режима – нет. Это, если угодно, та же позиция, что и в первой войне против Саддама Хусейна в Кувейте – надо его оттуда выгнать, а дальше пусть живет как хочет.
Украина вместо России
Разумеется, в самом определении Запада как субъекта с одной позицией есть недопустимое упрощение – там множество позиций. Но точка консенсуса –поддержка Украины. То, как Украина видит будущее России после победы и освобождения своей территории – это вопрос.
Украинцы, не сражающиеся напрямую на поле боя, эффективно борются с русскими в разнообразных символических пространствах. Они протестуют против работы русских ученых в западных научных центрах и университетах, о чем недавно с большей горечью рассказывал такой безупречный и радикальный борец с режимом, как Сергей Пархоменко. Они протестуют против участия русских художников, писателей, артистов в любых институциях культуры на Западе. В случае, если соответствующие театры, фестивали, телеканалы, музеи и прочие институты не принимают мер по изгнанию русских, они обращаются к политикам и к спонсирующим эти институции фондам и частным лицам. Им больно видеть русские лица и слышать русскую речь на европейской сцене и европейских экранах в тот момент, когда украинские дети гибнут под русскими бомбами, и поэтому они требуют прекратить финансирование и помощь соответствующим институциям. То, что все те русские, изгнания которых они требуют, – это люди с ярко выраженной антипутинской позицией, их скорее раздражает. Они не видят в них союзников.
Только на первый взгляд это кажется проявлением национализма, особенно оголтелого на фоне агрессии. В предыдущей колонке я говорил о том, что война России с Западом хорошо объясняется в гегелевской парадигме «жажды признания». Но «жажда признания» со стороны Украины не менее сильна и более заслужена. Беды, обрушившиеся на Украину, вместе с тем выдвинули ее на первые позиции в мировой повестке дня. До войны она была одной из постсоветских стран, с политической точки зрения – «олигархией ограниченной угрозой бунта». Сегодня – это фокус проверки сил западной цивилизации, место ответа на вопрос о том, способны ли либеральные идеалы, ценности и солидарность всего первого мира спасти большую страну и подарить ее народу счастье и победу.
Отсюда более или менее понятно отношение Украины к русской оппозиции, независимо от степени ее радикальности. Предположим, Путина побеждают и к власти в России приходит кто-то симпатичный и радикальный. Даже Навальный. Войну он, разумеется, прекратит, и даже, как выясняется, и Крым готов отдать.
Но зачем Украине демократическая, свободная, невраждебная Западу Россия? Этот гипотетический феномен сдвигает интерес к Украине в ненужную сторону, Россия тоже становится (не в первый, правда, раз) местом ответа на вопрос о возможности счастья для огромной страны с гигантским населением посредством приобщения к свободному Западу. Необходимость перевоспитания населения делает эту задачу особенно интересной.
С украинской точки зрения, правильнее доказывать, что этого феномена вообще нет и быть не может. Население России органически не способно к демократии и либерализму, это Орда, у России нет истории, а та, что есть – это история Украины, у России нет науки и культуры, а та что есть – имперская, путинская, у России нет оппозиции, а та что есть – имперская. России нет, а та, что есть, быть не должна.
Западничество без Запада
Обсуждать справедливость и реалистичность такой позиции бессмысленно – жертва агрессии имеет право более или менее на что угодно. В обсуждении того, как грустно, что эта позиция постепенно распространяется на Западе как новая норма, трудно уйти дальше того, что это грустно. Тут важно другое.
Запад в настоящее время и вероятно на длительный срок больше не является инстанцией высшей справедливости для России в том смысле, что эта инстанция больше вопрос России не рассматривает. Ему нет дела до ее внутреннего устройства. Он не поддерживает ни Путина, ни анти-Путина, он против всего этого вместе. И отсюда под вопросом оказывается то, насколько мы, относившиеся к Западу как к норме, к добру, к идеалу, и в итоге оказавшиеся здесь в эмиграции, можем продолжать удерживать Запад в этом качестве, строить в соответствии с этим стратегии и аксиологию.
Мы можем, но ему это более или менее все равно. Его это интересует не больше, чем попытки последователей карго-культа выстроить самолет из палок и навоза. Мы можем, но увлечь этим население России оказывается затруднительным. За нами нет Запада. Разницы между нами и Путиным он не видит.
