Русские жестоко воюют против мирного населения, грабят, похищают детей, убивают, разрушают гражданскую инфраструктуру. Петр Порошенко в свое время называл русских орками, Ордой, – и вот. В ХХ веке русские поставили над собой чудовищный эксперимент по построению тоталитарного государства, уничтожили десятки миллионов своих сограждан, потеряли это государство и теперь исполнены страстным желанием его восстановить. Агрессивность стала основой актуальной русской идентичности.
Орда в коме
Этот концепт стоит сопоставить с другим. Русские находятся в глубокой коме. Власть узурпирована группой бандитов, государство для них – средство обогащения за счет продажи природных богатств и ограбления населения. Причем с тем, что власть – это собрание жуликов и воров, согласно все население, но протестов против власти не наблюдается и не предвидится. Глубокая политическая пассивность дополняется экономической импотенцией. Россия малоуспешна во всем, кроме продажи сырья, население работает на государство, неспособно к предпринимательству, терпит бедность, имущественное расслоение, маломобильно и склонно смирятся со своей судьбой. Причем пассивное помрачение -- это не столько результат путинской пропаганды, сколько постоянное свойство нации.
В 1858 году поэт Николай Некрасов обратился к русскому народу с вопросом:
Ты проснешься ль, исполненный сил,
Иль, судеб повинуясь закону,
Всё, что мог, ты уже совершил, —
Создал песню, подобную стону,
И духовно навеки почил?
А кажется, будто это стихи Дмитрия Быкова, написанные на прошлой неделе и мастерски стилизованыне под Некрасова.
Так вот все-таки как? Все-таки Орда на марше или биомасса в коме? Все мы отравлены диалектическим мышлением, тезис рождает антитезис, противоположности сходятся, это все здорово, но нельзя же быть тезисом и антитезисом сразу.
Протест «за»
Осталось немного людей, которые в настоящий момент испытывают какой-либо интерес к Дмитрию Медведеву, да и поделом. Содержательно его высказывания не отличаются никакой оригинальностью, но если помнить высокий официальный статус говорящего, особенности интонации несколько ошарашивают. Есть обоснованные сомнения в том, что перед нами осмысленная мозговая деятельность, а не последствия психологической травмы или результат воздействия психотропных средств. Некоторые, правда, характеризуют Дмитрия Медведева как человека пусть недалекого, но холодного и рационального, и тогда в его высказываниях должен быть смысл, причем это смысл именно интонации, а не того, что он говорит.
Маловероятно, что говорит внутреннее «я» Дмитрия Анатольевича, которое он вынужден был скрывать под маской профессорского ребенка и либерального бюрократа. Языковой образ, который он создает, характеризует не его, а его представления об аудитории, к которой он обращается. Это она, как он полагает, визжит, брызгается, плюется и сморкается. Он старается говорить с ней на ее языке.
Нынешний блогер Дмитрий Медведев – произведение реакции на неудавшуюся революцию 2012 года. Эта реакция трансформировала конфигурацию власти, которая сочла «хипстеров» предателями и решила опираться на «Уралвагонзавод». Обобщенный «Уралвагонзавод» она представляет себе по Владимиру Жириновскому и пытается его стилизовать. Стилизация не является сильным качеством блогера Медведева, он малоартистичен, и оттого срывается в визгливую истерику.
Но опыт примечателен.
Избиратель Владимира Жириновского, несомненно, был антизападным, антиэлитарным, презиравшим нормы цивилизации вообще и законы в частности. Жириновский открыл и уголовников как базу поддержки, а теперь она превращается в героическую путинскую гвардию.
Однако у того избирателя было одно решительное отличие от нынешней базы Путина – это был избиратель протестный. Он был против Запада, элиты, богатства и законов, потому что власть и была этим всем вместе. Он был против власти. А для власти это было не способное к позитивной деятельности пассивное или шальное быдло, которое утилизовывалось через одаренного политического клоуна. Этот социальный кластер власть и решила переосмыслить в то, что не против нее, а против вообще. Причем я бы заметил, что по результатам в быдло, протестующее против Украины, Америки, англосаксов, НАТО и пр., она переделала саму себя, разделившись на шальную фракцию мучимых комплексом неполноценности перед Западом и пассивную фракцию тех, кто хотел бы пересидеть горячку товарищей.
Политики сблизились со своим воображаемым электоратом.
Это не народ, это фантом, который был сочинен кружком жуликов и воров для сиюминутных задач удержания власти. Два его состояния – болото в коме и Орда на марше – не имеют к народу никакого отношения, это проекция политтехнологических установок власти.
Вооруженная хлестаковщина
За год войны у нас сменились следующие ее концепты:
- это двухнедельная операция по захвату Киева по образцу Багдада;
- это колониальная война по образцу Афганистана;
- это война на истощение противника по образцу Югославии;
- это великая народная война по образцу Великой Отечественной;
- это уголовная война Пригожина по образцу «Цитадели» Никиты Михалкова;
- это окопная война по образцу «На Западном фронте без перемен» Ремарка;
- обратно колониальная война силами спецконтингента;
- теперь всеобщая мобилизация электронным образом – причем как их электронно призовут, так виртуально служить они и будут.
Каждый следующий концепт начисто отменял предыдущий. Кто вам сказал, что мы собирались захватить Киев за две недели? Мы вообще шли на Одессу, а вышли к Херсону. Вы что думаете, такую войну, можно выиграть спецконтингентом? Нужна мобилизация, народная война, отечественная война, когда все силы страны направлены на победу. Какая война, о чем вы? У нас развивающаяся экономика, профицитный бюджет, регионы заняты мирным созиданием, а на Украине мы, в сущности, уже победили, остались отдельные задачки для профессиональных военных. Между прочим, всеобщую мобилизацию никто не отменял.
Это хлестаковщина, «легкость в мыслях необыкновенная», да и пусть их. Но хлестаковщины не может быть, если за тобой стоит народ, неважно какой, агрессивный или пассивный. Даже не потому, что над народом нельзя так издеваться, а потому, что он технически не в состоянии уяснить такие перепады настроения. Это один человек может страшно разнервничаться, думать всю ночь, утром решить все переиграть, и такое с ним раз в месяц. Большие массы людей так не живут.
Путин не сам воюет на поле боя, но те, кто там воюют, не субъектны. Их можно упрекать в том, что они не сопротивлялись, но нельзя – в том, что они туда пришли сами. Они результат бюрократических усилий по исполнению воинской повинности, у них нет собственной воли. За Путиным нет никакого народа, ни пассивного, ни агрессивного. За ним есть концепт народа, который получился путем вычитания из русских образованного класса, который оказался успешным в постсоветское время и выступил против узурпации власти Путиным и его подельниками. И главное свойство этого концепта – возможность приписывать ему любые свойства потому, что он сочинен по принципу «русский народ за вычетом». Это даже не романтический фантом самодума Дугина. Это фантом политтехнологов из спецслужб, которые засовывают в этот смысловой кластер любые сиюминутные озарения.
Horror populi
И вот я спрашиваю себя, а почему я так боюсь этого народа? Почему я размышляю о его вековой имперской природе? Почему я вместо того, чтобы думать о тупой комбинации запутавшегося жулика, который хотел захватить Киев за пару недель, сесть за стол переговоров с победным видом и упиться всенародной любовью, а по итогам позорно и безнадежно обделался, думаю о Сталине и Иване Грозном, гражданской войне и репрессиях, крепостном праве и доносчиках, расколе и византинизме, крахе империй и волнах варварства?
Зачем эта неуместная, посторонняя делу оптика, которая мешает разглядеть бездарные махинации мелкого гебья? И ладно бы я – это же у всех. У всего русского либерализма, оказавшегося по итогам этой войны ненужным Западу, есть отчаянное подозрение, что русскому народу он тоже не нужен, русскому народу не нужна свобода, не нужен мир, а нужен ему лагерь и фронт, и Путин во главе.
Этот Путин сильно мне подгадил, я много потерял из-за него. Значит, я много чего имел. Я получил от новой России свободу, интересную жизнь, работу, открытость мира, возможность чтения, успеха, деньги наконец. И не я один. Бизнесмены, айтишники, экономисты, финансисты, юристы, журналисты – все, кто сегодня оказался в эмиграции или окажется в ближайшее время – получили то, что сегодня потеряли. Можно считать, что благодаря самим себе, можно считать, что благодаря России – это вопрос правых или левых взглядов.
Но вот что получили они, те, кто входит в множество «русский народ» после вычитания из него нас? Этот самый народ, которого я так боюсь. Что получили жители промышленных городов после остановки большой промышленности? СССР был страной с перепроизводством инженеров, у нас их было изготовлено в расчете на модернизацию всего соцлагеря и всех стран третьего мира – что получили русские инженеры? Учителя? Врачи? Что получили жители Улан-Удэ или Барнаула, где Путин вербует свои войска? Что они все получили?
Вы знаете ответ – ничего, кроме возможности не быть собой, а они, может, и не хотели. И у русского либерализма по-прежнему нет для них никакого предложения, кроме как свободы не быть теми, кто они есть.
Они не вписываются в глобальный мир. Им нужен от жизни достойный удел по справедливости, это средневековая модель, которая несовместима ни с какой модернизацией и ни с какой эффективностью. Это отличная ситуация, когда мы со своим «максимальным благом для максимального количества людей» выходим к двум третям населения России как Маргарет Тэтчер к шахтерам и говорим: «Знаете, вы не вписываетесь в современный мир. Вас быть не должно». Естественно, начинаешь как-то побаиваться.
Нам нужно две вещи.
Во-первых, избавиться от представлений о русском народе как об агрессивной Орде с имперским инстинктом. Это путинский политтехнологический фантом в зеркале порошенковского страха, это чушь, о которой бессмысленно думать.
Во-вторых, ответить на вопрос, что может дать русским либерализм. Не тем, которым уже дал. Тем, кто остался за бортом.
