Нужно ли говорить, какая гордость и радость охватывает за Россию и ее правоохранительную систему, когда ты видишь такое? Задушили змея! Великое противостояние Росгвардии и геев завершилось полной победой Росгвардии. Ну хоть где-то они могут победить.
Учредят ли теперь медаль? Наградят ли ей Адама Кадырова?
Первая мысль: ну вот, пришли за геями. Еще не так, как 80 лет назад: закрытие ночного клуба — не розовый треугольник, не открытие концлагеря. Да и время другое, и режим другой, и много что другое, но! коммунистам не стоит ли приготовиться?
Год назад примерно в это же время был принят закон о запрете гей-пропаганды. Сам по себе закон оказался практически спящим и больше был направлен на самоцензуру: обесцвечивание радуги в клипе кей-поп-группы и блюр на поцелуе мужчин в украденном фильме «Барби» (самые громкие и абсурдные примеры) были сделаны не по запросу, а на всякий случай заранее.
И если все это не легитимизация чеченских практик, то есть надежда, что косметическими процедурами — убрали очаги порока и разврата с лиц городов русских — все и ограничится.
Нужно время. Базовое предположение даже сейчас, вот в этих условиях, звучит так: Россия — страна негомофобная. Большинству граждан России плевать. Они заняты своими делами, и если их не трогают, то делайте, что хотите. Поэтому в отсутствие данных о репрессиях мы можем анализировать этот запрет как своего рода высказывание.
Что система самим фактом этого решения хочет сказать? Кто говорит и кому говорит?
В нашем случае имеет смысл выделить даже двух адресатов — люди внутри России и люди снаружи.
Дорогие россияне
Здесь, кажется, мысль была более или менее полно высказана еще в прошлом году: вмешательство государства в сферу личной жизни — биополитика, попытка установить контроль над телами граждан. Установить тотальный контроль над всеми и сразу у системы не хватит ресурсов и смелости, поэтому система устанавливает его частями.
В этой цепочке: запрет быть геем, грядущий запрет абортов, ползучая отмена загранпаспортов, отказ от ротации мобилизованных (ушли в армию навсегда) и закрепление людей за предприятиями (раздачей отсрочек от мобилизации) — все выглядит вполне последовательно. Никто не говорит вслух о крепостном праве, но в ситуации неравенства, когда тысяча семей распределяет все ресурсы, для сохранения нормы их прибыли вне зависимости от контекста, данное решение… ну просто самое очевидное.
Или вот так: если единственный источник доходов — государственный бюджет, а бюджет распределяется (упрощаю) по головам, то сколько у тебя душ, столько ты из бюджета и получишь.
Оптимистическая когда-то фраза «Люди — новая нефть» никогда еще не звучала так перверсивно.
А в связи с тем, что международное ЛГБТ-движение — это не нарядные мужчины в платьях на парадах (как пытаются внушить в телевизоре), а активисты, которые борются за права, за возможность самому решать, что тебе делать и как (сама аббревиатура ЛГБТ — это в первую очередь про политику), то, скорее всего, приготовится нужно другой политически активной группе, и это не коммунисты, а женщины. Деструктивная секта феминизма, которая внушает женщинам, что они могут что-то такое себе позволять (например, требовать вернуть мужей), — тоже угроза.
(Здесь важно сделать дисклеймер. Никакого зловещего демиурга, который придумал план уничтожения в России гражданских прав и свобод и теперь его последовательно осуществляет, нет.)
Уважаемые западные партнеры
Запрет ЛГБТ в России для Запада имеет совершенно иной смысл, чем для жителей РФ. С определенной точки зрения, это неплохой пиар-ход. Нечто вроде победы.
Но, чтобы это объяснить, нужно сделать небольшое отступление.
Правый поворот, который мы сейчас переживаем и который принято в леволиберальном дискурсе называть популистским, традиционно трактуется как варваризация. У нас есть представление о прогрессе как о процессе включения все большего количества групп людей в категорию достойных общения.
Раньше такими людьми были только белые мужчины с имуществом, потом белые мужчины просто, потом вообще все совершеннолетние мужчины, потом еще и женщины, потом не белые, потом открытые люди с другой сексуальной ориентацией. Социальный прогресс.
Считается, что правый поворот, типичный представитель которого — Дональд Трамп, пытается этот процесс развернуть. И внешне это действительно выглядит как расизм, сексизм и гомофобия, как радость говорить людям гадости, но суть в другом. Суть правого поворота – в том, чтобы ограничить круг нуждающихся и перестать включать в него все новые и новые группы. Тот же Дональд Трамп не говорит — давайте вернем рабство. Он не расист. Он говорит — давайте перестанем поддерживать мексиканцев на наши налоги. Мы готовы поддерживать наших бедных, наших чернокожих, наших наших.
Но приезжие! Они живут тут на пособии и не создают ничего, тогда как честный трудяга не только создает, но еще и рискует из-за них потерять работу. Немцы, поддерживающие АДГ, не говорят «давайте перестанем поддерживать тех, кто в этом нуждается», они говорят — пусть это будут другие немцы, а не непонятные нам беженцы из неизвестных стран, которые не хотят работать, не хотят учить язык и интегрироваться, но хотят жить за наш счет. Мы не против социального государства, но пусть оно будет более справедливо к тем, кто создает национальное богатство в первую очередь. Мы за справедливое перераспределение, но в пользу своих.
Это суть процесса. Но левые не слышат про экономику, они слышат про сегрегацию людей по национальности и определяют это высказывание как расистское. И тогда человек правых взглядов отвечает, что, если ему надо стать расистом, гомофобом, сексистом или националистом в глазах леваков, но на его налоги перестанут кормить беженцев — он готов на это пойти.
Упрямство и глухота обеих групп привело к тому, что сейчас мы оказались в ситуации такой поляризации, когда любой, кого называют гомофобом или расистом, возможно, просто отстаивает национальные интересы своей страны.
Давайте проговорим это еще раз: сегодня на западе, когда человек производит гомофобное высказывание — есть большой шанс, что он не пытается оскорбить геев — до геев ему дела нет, но что это его способ критики вот этого левого дискурса.
Но, как учат нас лингвистика и Фердинанд де Соссюр, есть некоторая разница между языком и речью, есть разница между тем, что я говорю, и тем, что слышат люди. Одни не в курсе, что я критикую левые взгляды. Они слышат гомофобию. Другие, правоориентированные слушающие, вполне могут принимать мои искренние гомофобные высказывания за критику левого дискурса. Именно на этом разночтении и строится образ Владимира Путина — и гомофоба, и сильного прогрессивного лидера.
Запрет ЛГБТ в России может звучать для людей правых взглядов на Западе как сигнал: это политическое поражение осточертевших леваков, которые навязывают свою гендерную повестку, политическую корректность и толерантность вместо того, чтобы защищать местных от понаехавших. Отстаивать интересы своих, а не чужих.
Эти западные правые не интересуются тем, что на самом деле происходит в России. Они используют Путина как знак, пример для своих политиков как надо себя вести. Вот политик, который способен на реальное действие и не боится дать грубый ответ, в отличие от местных, которые только треплются и извиняются.
(Стоит заметить, что эта несколько шизофреническая схема срабатывала уже не раз. В великой книге Франсуа Фюре «Прошлое одной иллюзии» есть такой пассаж: «Парадоксальным образом, именно в этот момент, когда Ленин разогнал Учредительное собрание, ликвидировал оппозицию, обругал своих социал-демократических критиков, отказался от политического плюрализма и установил террор, именно в этот момент он утвердился в сознании европейских левых как продолжатель демократических традиций 1793 года. Правда, ранее такой же парадокс произошел с Робеспьером».)
И так это выглядит на Западе.
Но в России, стране победившего карго-культа, где гомофобия — структурная проблема, идущая от престарелых элит (и эта фиксация военных пенсионеров, управляющих государством, создает совершенно дикий, но чуть ли не единственный работающий институт: структурная гомофобия в России, видимо, используется как социальный лифт — Милонов карьеру на этом сделал), вполне может казаться, что западные правые, которые производят гомофобное или расистское высказывание, именно это и имеют в виду.
То есть в обоих случаях это вообще не про геев. Геи тут — это не настоящие живые люди, а социальный конструкт, миф, философский камень для превращения золота в свинец.
Как работает гомофобия в России
В западной политологии есть такое направление мысли, как «институциональная теория»: правила и нормы принятые в обществе. Традиционно институты делятся на формальные и неформальные. А общее мнение такое, что в России институты либо отсутствуют, либо они спящие.
А у французского философа Луи Альтюссера есть определение идеологии, которое, во-первых, довольно близко совпадает с определением институтов в «институциональной теории», а во-вторых, реализуется через формальные и неформальные идеологические аппараты.
При некотором допущении мы можем сказать, что идеология — это вообще-то институты курильщика, а институты — это идеология здорового человека.
Структурная гомофобия в России в этих терминах будет относиться к неформальному идеологическому аппарату. Тюремный габитус, который всегда, пусть и незримо, присутствует при обсуждении геев среди людей определенного возраста, это никак не зафиксированный набор правил и норм, который нужно держать в голове. Виктор Пелевин: «Любой серьезный человек, чем бы он ни занимался, подсознательно примеривается к нарам и старается, чтобы в его послужном списке не было заметных нарушений тюремных табу, за которые придется расплачиваться задом. Поэтому жизнь русского мачо похожа на перманентный спиритический сеанс: пока тело купается в роскоши, душа мотает срок на зоне».
В этой логике интересно вот что: это уже третья попытка (начиная с первого закона о запрете пропаганды 2013 года) перевести гомофобию из эфемерной идеологической платформы, которая постепенно уходила со смертью тех, для кого это имело значение, в формальную и институализировать ее. Прямо вот это вот ощущение «души, мотающей срок на зоне» отлить в гранит.
И первые две были, очевидно, неудачными. Депутат Милонов сделал карьеру на этом, это так, но кто кроме него?
И система. Что это говорит о ней
Самое интересное в формулировке запрета «международного ЛГБТ-движения» — слово «движение».
Это странное слово. Вся конструкция выдуманная — нет ничего, что так называется. Почему не ассоциация, не федерация, не союз, в конце концов? Что это говорит о тех, кто выдумывал?
У слова «движение» есть история, есть смысл. Вообще-то это было очень популярное самоназвание в конце XIX — начале XX века. На дворе модернизм, кругом революции, все теперь будет по-новому, а значит, нам нужно новое название. В начале XX века все называли себя «движением». Были «рабочее движение», «психоаналитическое движение», «движение футуристов». Это самоназвания групп, которые лили воду на мельницу прогресса.
Интересно тут, что это не первое такое слово в современной российской политике. Полгода назад, в апреле, когда был представлен новый учебный курс «Основы российской государственности», в качестве основ этой российской государственности авторы называли «коммунитаризм, консерватизм, космизм и солидарность». Слово «коммунитаризм» — термин, который использовали и пропагандировали Бердяев и Соловьев (и который тоже был больше про то, как хорошо жилось всем при крепостном праве).
То есть, грубо говоря, мы видим происходящее, как Вторую мировую, а наша ближайшая аналогия: Путин — это Гитлер 2.0. (И поэтому мы ждем, что все это закончится в течение нескольких лет в Гааге.)
Но система видит себя иначе. С идеологической точки зрения — буквально следующим образом: реконструкция Российской империи, которая учла ошибки и теперь собирается провести революцию 1917 года под контролем и на своих условиях, чтобы потом с тем же составом во главе начать строить молодую советскую республику, которая будет разжигать пожар мировой правой революции.
Для завершения в той картинке не хватает только одной детали.
Дорогой Захар Прилепин, вы все время ноете, что никак не появляется новое искусство, которое отражало бы суть момента. Мне кажется, вам с Валерием Гергиевым уже стоит подумать о постановке в Большом театре оперы «Победа над радугой» с бутафорскими окопами, хором заключенных и арией президента Украины в женском платье.
