Недавно тот же самый Путин противопоставлял Украину и РФ и говорил, что у Украины нет собственной базы, ни идеологии нет собственной, ни промышленности, ни денег нет собственных, ничего нет собственного, а значит, нет будущего. «А у нас есть», — заключил он и имплицитно признал наличие идеологии.
Как и Ролана Барта, меня страшно бесит мифология. Вот эти общие места, по поводу которых сложился консенсус и которые никто не берется обсуждать — типа и так все понятно, зачем вы снова и снова возвращаетесь к этому?
Нет. Непонятно. Давайте вернемся. Давайте обсудим. Когда все согласны, что нечто устроено вот так, — это, скорее, астрофизика (и то сомнительно), но в пространстве социального мы знаем слишком много примеров, когда все согласны с тем, что нечто устроено вот так, а нечто даже не то, что так не устроено — его даже не существует в реальности.
Что нам застит глаза
В западной политологии есть консенсус. В XX веке у нас было два ярких примера того, как выглядела идеология, и на основе этих примеров мы выводим общие правила: если, например, есть физический контроль над телами граждан (выкладывание из граждан свастик или звезд различного размера) и есть стройная идеологическая платформа и она четко проговаривается на всех стадиях жизни (от октябрят до ветеранов), то вот эта совокупность физической и ментальной работы власти с гражданами страны и есть идеологическая работа, а следовательно, и идеология как таковая.
Если идеология и институциональная теория это одно и то же (а это так есть), а институты реализуются через действие, то можно сказать, что прямой приказ составить из тел учеников младших классов букву Z, а потом на классном часу объяснить им, что этим символическим действием мы поддерживали президента в борьбе с НАТО — то вполне, в духе западной политической мысли, можно сказать, что перед нами конкретная работа по развертыванию идеологических аппаратов.
С другой стороны, и на это все время указывает Екатерина Шульман, есть тихий саботаж на местах: учителя не горят желанием рассказывать, родители не пускают детей исполнять фигуры — и вот эти действия демонстрирует нам, что с одной стороны, попытка идеологию навязать есть, но люди не ввязываются, а все время ускользают.
Но, говорит Шульман, дайте им время. Сопротивляющиеся учителя устанут, родители сдадутся, а дети примут это как должное. И вот тогда…
А если мы посмотрим, какие именно действия навязываются, то скажем: идеология нынешней России — это идеология войны. Россия — осажденная крепость, против всего либерального мира с этими его извращенными античеловеческими ценностями: равные права для всех, гуманизм, ценность человеческой жизни, свобода выбора (которая начинается с выбора кока-колы или пепси, а заканчивается двумястами разновидностями гендеров) и т. д.
Ну ужас же.
Что раздражает во всей этой конструкции — это какое-то неколебимое патерналистское убеждение, что есть власть, которая может что-то навязать, и есть глупые люди, которым можно что-то навязать.
Почему это не так
Потому что во всех случаях — и тут можно привести тысячи и тысячи подтверждающих исследований — люди готовы нести деньги мошенникам, поддаваться пропаганде и идеологической промывке мозгов, только тогда, когда им самим хочется в это верить, когда они находят в этом выгоду для себя (рациональную или иррациональную — это другой вопрос).
Невозможно переубедить взрослого человека против его воли. Невозможно навязать взрослому человеку мнение, которое он не разделяет, чувство вины или стыда, которых у него нет, от имени людей, на чье мнение ему плевать. Есть только одна категория людей, для которых мнение других важно, — дети. Взрослые могут внушить ребенку чувство стыда. И именно поэтому, когда мы говорим, что власть что-то там идеологическое навязывает гражданам, а граждане этому поддаются — сама эта позиция патерналистская ровно потому, что описывает этот механизм как рабочий.
Собственно, то, что больше всего раздражает в описаниях и анализе приверженцев западной (аналитической) школы мысли, — вот этот подход: у нас есть модель, мы эту модель построили, наблюдая за двумя (да очень большими, но почти уже столетней давности) режимами, а теперь давайте подберем аргументы из современности, которые нашу модель подтверждают.
Нет. Еще не все люди выстроились в букву Z, значит, Россия еще не окончательно фашистское государство. А какое тогда? Дрейфующее.
А давайте наоборот. Институты и идеология реализуются через действие. Что делают люди? Какие институты они выстраивают? Какие идеологические аппараты они используют для оправдания своих действий?
Что там на самом деле
Первая вещь, которая вызвала у меня удивление, выглядела так: вот, значит российские солдаты в первые месяцы войны увозили из Украины стиральные машины. Спектр комментариев был невероятным, от оскорблений и проклятий до попыток как-то это рационализировать через — Россия невероятно бедная страна, люди, которые это делают из регионов, где туалет на улице, они стиральную машину никогда не видели и вот дорвались. (Это вот где такие регионы?)
Единственное объяснение, которого не было: вообще-то это рациональное потребительское поведение.
Вот за несколько лет до этих стиральных машин на БТРах был в России валютный кризис. И Владимир Путин даже выступал по телевизору и призывал людей не покупать по три телевизора, а люди как не в себя скупали технику. И тогда и Екатерина Шульман и Наталья Зубаревич шутили, что ценности у нас, конечно, традиционные, и пропаганда вовсю работает, но вот люди, видимо, не очень верят ни телевизору, ни Путину, ни особому пути — потому, что «демонстрируют рациональное потребительское поведение» во время кризиса.
Прошло не так много лет. Чем те люди отличаются от этих?
Или другое. Вот тем, кто записывался в армию, обещали огромные зарплаты. Просто невероятные. И тоже было много разговоров — как же вам не стыдно, вы ж за деньги согласились идти убивать живых людей.
Но согласились же. Не потому, что звери и нелюди, а потому, что за деньги. Не согласились потому, что «иначе солдаты НАТО» или «укрофашисты», «Родина опасносте» или «ущемление русскоязычных братьев и сёстров», а потому что за деньги — то есть вот это действие демонстрирует нам работу какого-то вполне себе живого института и идеологической платформы для обоснования того или иного решения.
А куда потом эти деньги потратили? Закрыли потребительские кредиты.
Я с большим сомнением отношусь к утверждениям, что Путину удалось выстроить за двадцать лет в России хоть что-нибудь, но, видимо, что ему точно удалось – это на своем примере продемонстрировать идеологию консьюмеризма.
Россияне гендер, идентичность, традиционные ценности, православие и любовь к родине и президенту и вообще все реализуют через потребление.
Через пару дней после того, как вышел фильм про «Дворец Путина», я стал свидетелем разговора в спортивном зале между тренером и его громким и разговорчивым клиентом, который говорил что-то вроде: ну он же президент России, где ему еще жить?
То есть он оправдывал его как покупатель покупателя. У человека есть деньги, может себе позволить золотой ершик. Кто бы на его месте поступил иначе?
И вот тут не важно, считаю ли я лично его идиотом (в аристотелевском смысле, естественно). Важна демонстрация механизма, института, идеологической платформы — мир, по его мнению, устроен вот так. А значит, и в другую сторону это тоже работает.
Мне тогда это казалось странным, а теперь кажется важным: если и пытаться переубедить россиян в чем-то, то вот только так: вы не можете купить себе новый автомобиль, телефон и платье с кроссовками — и это вина исключительно Путина.
Без Путина — H&M вернется в Россию.
