Премьера состоялась в мае, в июне сыграли еще два спектакля. В описании создатели упирают на то, что жизнь и судьба советского виртуоза прошла под лозунгом «меня интересует только музыка, я вне политики», но при этом политика – отца расстреляли по доносу, мать, опасаясь расправы, ушла с отступающими немцами в 1944 году, играл на похоронах Сталина и т. д. – всегда была слишком близко. Наполовину немец, наполовину русский – Рихтер ни где не был своим.
О Рихтере, но без Рихтера
Спектакль – а все его создатели беженцы – решен, с одной стороны, минимальными средствами и собран буквально из мусора (и это, на самом деле, спектаклю очень идет – что есть жизнь человека как не гора мусора из стоптанной обуви, мятых бумаг и пары не всегда смешных анекдотов?), но с другой стороны, именно эта бедность и невозможность размахнуться заставляет находить технические решения, которые местами выглядят как магия, когда герой протягивает руку и буквально из воздуха вынимает емкую метафору.
Играют два актера: Илья Ходырев, он солирует в роли Святослава Рихтера и два часа на сцене рассказывает историю жизни на двух языках, и Михаил Рябов, у которого в спектакле 19 ролей (он играет всех, с кем главный герой в жизни встречался – от отца и первой учительницы до «товарища из КГБ» и Смерти).
В основе текста переработанные архивы и интервью самого героя и воспоминания о нем.
Режиссер Константин Новицкий в интервью рассказывает, что при подготовке команда (громко звучит «команда» – режиссер и два актера) полгода из большого массива архивных данных набирали факты и переписывали их в текст.
То есть – это важное уточнение – сам Святослав Рихтер в спектакле как бы не присутствует. У Ильи Ходырева есть очень отдаленное сходство (они оба мужчины), а речь как бы от имени героя – это речь, переписанная самими участниками для большей органичности в текст спектакля. То есть, например, утверждать, что спектакль «документальный», было бы, наверно, сильным преувеличением. Да, героя зовут Святослав Рихтер, и у него много общих биографических совпадений с реальным человеком, но эта биография и эти слова работают на задачу режиссера, а не на попытку реконструкции.
Получилось что-то вроде монолога с визуализацией сцен из жизни (режиссер указывает, что пытался уйти от формата аудиокниги) и минимумом декораций, где отсутствие финансов компенсируется энергией и блестящей выдумкой создателей. Отдельно хочется отметить виртуозное музыкальное сопровождение.
Понятно, что при таком взгляде к спектаклю есть огромное количество вопросов.
Четыре вопроса
Во-первых, его несбалансированность. Святослав Рихтер родился в 1915 году, а умер 1997. Спектакль длится почти два часа, и за первые полтора часа добирается только до 1946 года. Местами излишне подробнопро детство, учебу, отношения с родителями. Дальше еще будет примерно столько же? – нет, спектакль комкается. Буквально в двадцать минут укладывают похороны Сталина, смерть отца, отношения с матерью и отчимом и как-то совсем вскользь про какую-то мировую славу и смерть.
В последней части – и это видно – актеры устают. Последние двадцать минут выглядят как та самая аудиокнига, от которой хотелось уйти, и даже «спецэффекты» и остроумные режиссерские находки не помогают. Герой, конечно, постарел, он на пороге смерти, энергия ушла, он «устал и не нравится себе», но значит ли это что и спектакль как действие должен превратиться в наговор текста? Не факт.
Во-вторых, конечно, молодость создателей: все трое плюс-минус тридцатилетние. Текст спектакля писался совместными усилиями, и рассказать о детстве и учебе, об отношениях с родителями и войне получилось, этот опыт есть, авторы понимают, что они говорят и как это играть, но когда приходят зрелость, мировая известность и смерть – темы, видимо, создателям неизвестные, –выходит комковатость и некоторая шаблонность финала.
В-третьих, язык. Рихтер происходил из семьи русских немцев, поэтому, как он сам утверждал, у него в жизни было два языка – дома говорили на немецком, за пределами дома на русском. Поэтому логично, что спектакль идет на двух языках, и герой свободно переходит с одного на другой (есть субтитры). Но большой вопрос: почему в том эпизоде используется этот язык, а в следующем – другой? Переход с немецкого на русский и назад ничего не кодирует. Нет такого что о семье, например, рассказчик говорит только на русском, а о политике только на немецком. Есть ощущение, что распределение текста было немного механическим: просто поровну.
В-четвертых, режиссеру явно нравится клоунада (и она местами очень удачная), и несколько раз в спектакле в местах, которые, кажется, никак клоунаду не предполагают вдруг открывается филиал цирка. Структурно понятно зачем нужна сцена с агентом КГБ, которого приставили к советскому гражданину, выезжающего заграницу, но комическое решение этого эпизода кажется сомнительным.
Как это: вне политики
Но все это техника. И в случае со «Сказкой Рихтера», в общем-то, не очень важная. Спектакль невозможно извлечь из нынешнего контекста, и мы понимаем, что в других обстоятельствах эти претензии могли бы быть решающими: спектакль разваливается на неравные части, между которыми связи слишком тонкие, и зритель должен сам допридумать довольно большой кусок. Ну да. Но это беженцы, они пытаются делать свое дело и даже в отсутствие ресурсов умудряются из воздуха вынимать шляпу, а из шляпы кролика – вообще-то очень круто.
Самый важный вопрос к спектаклю – идеологический. Идея показать человека без идеологии – я вне политики, меня интересует только музыка – остается только в сопровождающих спектакль текстах. Нам на это указывают анонсы спектакля, нам об этом говорит режиссер, нам даже герой об этом говорит, но в самом спектакле этого нет.
Отсутствие идеологии, как пишет Барт в своей театральной критике, – тоже идеология. «Мамаша Кураж» Брехта вся о том, как героиня в упор не замечает войну, пока та не забирает у нее детей. В этом смысле «Сказка Рихтера» могла бы, например, стать довольно интересной штукой – вот что бывает с людьми, которые в курсе про «Мамашу Кураж» и ее кейс и поэтому – чтобы не попасть в ее положение – не заводят ничего в своей жизни – ни семьи, ни ценностей, ничего дорогого сердцу, чтобы «власть» не могла это уничтожить.
Но театр – не жизнь, тут после фразы «Я вне политики» должно появиться событие, в котором герой телом подтвердит либо опровергнет это утверждение.
В этом спектакле – нет. Герой несколько раз произносит фразу «я вне политики», и дальше тишина. Нет в структуре спектакля ничего, что указывало бы на то, что для него это действительно важный моральный выбор.
Нам просто говорят, что это его выбор.
И это довольно интересный вопрос, который делает «Сказку Рихтера» внезапно серьезным политическим высказыванием.
Незаметная война
Вопрос стоит так. Есть россияне, которые не замечают войны России в Украине: ходят на выставки, пьют вино на верандах, планируют отпуск. Немного сожалеют, что теперь летать в Италию приходится через Стамбул, не очень удобно. А нам интересно: какие психологические механизмы делают такое возможным, как у них это получается?
Мы из Берлина (из нашего беженства) предполагаем, что им это стоит каких-то усилий. Что отгонять мысль о войне и старательно имитировать нормальность – тяжело. Но что если это наша проекция, наш собственный миф?
Святослав Рихтер – герой спектакля – вообще-то не делает ничего специального, чтобы не замечать политики. Он произносит ритуальные фразы об отвращении к Сталину или о том, что его отца расстреляли, но рефрен «мне интересна музыка, я вне политики» произнесенный вне идеологического наполнения, – фраза, высказанная не телом, не судьбой героя, а просто потому, что так написано в тексте спектакля – выглядит как обязательная программа. Как уехавшим нужно сказать, что они против войны – даже если они уехали не потому, что идеологически против, а потому что, например, просто не хотят в армию, а в остальном-то все нормально и если б не мобилизация, то может и не поехали бы, – так и оставшиеся не замечают войны, потому что они вообще не замечают политику. «Вне политики» это не решение, не усилие – это игнорирование, это отведенный взгляд.
Если следом за Брехтом считать, что самое важное в театре это Gestus (социальный и исторический контекст, который присутствует в спектакле и выявляется через жест и тело актера), то «Сказка Рихтера» – спектакль, действие которого происходит то ли во сне, то ли после смерти героя, внезапно оказывается чуть ли не самым актуальным спектаклем сегодня.
И ровно потому, что это не слова самого Рихтера, а некоторая переработка – идеи и мысли создателей, для которых использовали слова Рихтера о самом себе – пафос и вывод спектакля оказывается гораздо тоньше: это не прямая как полено аналогия о тиране (как «Король Лир и его повар», другой малобюджетный проект поставленный командой The Chaika theater) или о повторении истории сначала как трагедии и т.д. (как «Кремулятор», который вызвал много заочных восторгов, но на деле оказался картонным пирожным с кучей декоративных завитушек и примитивным и манипулятивным финалом), нет! логика «Сказки Рихтера» – это логика пустоты политического жеста и слова. Пустоты гражданского мира. Некое животное, дополитическое состояние, в котором нет осознания себя.
***
То есть – совсем грубо – это описание мира, в котором политика (война как продолжение политики другими средствами, например) воспринимается не как часть социального, того что ты можешь изменить, приложив усилия, а как природный катаклизм, с которым ты ничего не можешь сделать (поэтому давайте соберемся в полдень в круг и покажем этому цунами как нас много).
И это, конечно, довольно жестоко по отношению к зрителю. Но если это так – а спектакль довольно талантливо сделан, так что – похоже на правду, то зритель, конечно, заслужил этот удар в лицо.
